Президент РФ Владимир Путин продолжает агрессию, в результате которой гибнут украинцы, в связи с тем, что в российском обществе есть запрос на дестабилизацию и создание ее очагов, который реализует власть.
Об этом пишет Андрей Громов в статье для российского издания "Slon.ru". Приводим полностью его мнение:
"Одна милая девушка недавно спросила меня: а зачем Путину надо убивать людей в Мариуполе?
О том, кто и кого убивает в Мариуполе, я, разумеется, ничего не знаю. В нынешней информационной ситуации нет никакой реальной возможности разобраться, чьи "Грады" куда и зачем стреляют. Но, тем не менее, у меня есть, что сказать по этому вопросу. Правда, совсем не про "Грады".
О том, что в основе путинской стабильности лежал общественный договор, писали много и вполне исчерпывающе. Собственно, договоров было два. В соответствии с запросами разных групп населения. Первый – с экономически и социально активной группой – звучал примерно так: вы не мешаете нам врать и воровать (то есть полностью контролировать власть и финансовые потоки), а мы не лезем в ваши головы, личные дела, заработки и траты. Не приближайтесь к большим деньгам, не суйтесь во власть и делайте, что хотите. Второй договор – с экономически пассивным населением, тем самым путинским большинством. Вы принимаете наше право врать и воровать, а мы обязуемся предоставлять вам возможность зарабатывать пусть минимальные, но стабильные, а главное, не связанные с экономической активностью деньги.
"Одна милая девушка недавно спросила меня: а зачем Путину надо убивать людей в Мариуполе?
О том, кто и кого убивает в Мариуполе, я, разумеется, ничего не знаю. В нынешней информационной ситуации нет никакой реальной возможности разобраться, чьи "Грады" куда и зачем стреляют. Но, тем не менее, у меня есть, что сказать по этому вопросу. Правда, совсем не про "Грады".
О том, что в основе путинской стабильности лежал общественный договор, писали много и вполне исчерпывающе. Собственно, договоров было два. В соответствии с запросами разных групп населения. Первый – с экономически и социально активной группой – звучал примерно так: вы не мешаете нам врать и воровать (то есть полностью контролировать власть и финансовые потоки), а мы не лезем в ваши головы, личные дела, заработки и траты. Не приближайтесь к большим деньгам, не суйтесь во власть и делайте, что хотите. Второй договор – с экономически пассивным населением, тем самым путинским большинством. Вы принимаете наше право врать и воровать, а мы обязуемся предоставлять вам возможность зарабатывать пусть минимальные, но стабильные, а главное, не связанные с экономической активностью деньги.
Отношение власти к населению в этих договорах заявлено предельно ясно. Что власть требует от населения? Ничего. Принципиально ничего. Не мешать, не лезть, не действовать. Причем это даже не исключительно политическая воля, а во многом экономическая детерминированность. Чтобы обслуживать нефтегазоресурсную экономику, люди особенно не нужны, они скорее балласт, проблема, которую надо решать (например, при помощи все того же договора). Даже в качестве рабочих рук население особенно не востребовано экономикой. Ресурсной экономике куда удобнее иметь дело с условными "таджиками". Для путинской экономики вполне подходит концепция, традиционно (и абсолютно необоснованно) приписываемая Тэтчер: "Нужно 15 миллионов русских – остальные лишние". Только с поправкой на то, что даже эти 15 миллионов не сильно нужны.
Все так, только вот люди-то никуда не делись. Пассивные или не пассивные – это люди. И, что очень важно, – со своими потребностями, желаниями и образом мира.
Первый договор сломался естественным образом – от социально и экономически активной группы населения требовалось быть пассивной, что можно было так или иначе принять как временную ситуацию, но когда ситуация обнаружилась как постоянная – это вызвало разрыв договора. К тому же экономическая система развивалась таким образом, что пространства для самостоятельной экономической активности оставалось все меньше. На выходе одна часть этой группы перезаключила договор "по второму варианту". То есть приняла право власти врать и воровать в обмен на возможность участвовать в экономическом перераспределении финансовых потоков, контролируемых властью. В качестве обслуги или контрагентов на низших уровнях. Остальные оказались выключенными из какого-либо договора, став для режима изгоями.
Впрочем, история "первого общественного договора" описана очень много раз, разнообразно и подробно. Куда интереснее то, что происходило со вторым и главным общественным договором – договором с путинским большинством.
Все так, только вот люди-то никуда не делись. Пассивные или не пассивные – это люди. И, что очень важно, – со своими потребностями, желаниями и образом мира.
Первый договор сломался естественным образом – от социально и экономически активной группы населения требовалось быть пассивной, что можно было так или иначе принять как временную ситуацию, но когда ситуация обнаружилась как постоянная – это вызвало разрыв договора. К тому же экономическая система развивалась таким образом, что пространства для самостоятельной экономической активности оставалось все меньше. На выходе одна часть этой группы перезаключила договор "по второму варианту". То есть приняла право власти врать и воровать в обмен на возможность участвовать в экономическом перераспределении финансовых потоков, контролируемых властью. В качестве обслуги или контрагентов на низших уровнях. Остальные оказались выключенными из какого-либо договора, став для режима изгоями.
Впрочем, история "первого общественного договора" описана очень много раз, разнообразно и подробно. Куда интереснее то, что происходило со вторым и главным общественным договором – договором с путинским большинством.
А с ним происходило вот что. Стабильность была принята вместе с правом власти врать и воровать. А главное, были очень серьезно приняты и восприняты обязательства предоставлять стабильный доход. Пусть минимальный. Только, опять же, путинская стабильность имела дело с живыми людьми. Минимальный, но стабильный доход – это то, чего экономически пассивная часть населения безусловно хотела. Но еще жена хотела холодильник, плазменную панель, новую шубу – чтобы как у людей. А машина? Хорошая иномарка – это вообще не роскошь, а социально детерминированная необходимость. То есть понимание минимальности существенно и естественно расширилось.
Постепенно договор, в котором фигурировал "минимальный доход", был дополнен со стороны населения пунктом про "необходимый" (с точки зрения жены, тещи, собственной самооценки) уровень благосостояния. Дополнен и реализован явочным порядком через кредиты. Причем экономика и тут идеально сработала на "общественный договор" – перераспределение ресурсных денег через банковскую систему, логика воровства на объемах требовала максимального расширения размеров кредитования. Типичная картина российского провинциального города: едва ли не 70% рекламных площадей заполняют предложения кредитов. Всяких разных, но по большей части моментальных, без справок НДФЛ и прочих бюрократических препон.
Наверное, было бы лишним уточнять, что кредиты большинством населения осознавались не как "личная экономическая ответственность", а как ресурс, через который власть реализует свои обязательства по договору. Стабильность – это когда жена и теща не ворчат, и на машине не стыдно по городу проехаться. То есть кредит - не элемент экономической активности, а, наоборот, – системное действие экономически пассивного населения. В итоге при пересчете на семьи едва ли не две трети населения страны уже много лет обеспечивают стабильность кредитами, которые чем дальше, тем меньше связаны с реальными доходами и возможностями их погашения.
Кредиты даются не властью, а банками, в том числе частными. А потому, чтобы заключенный явочным порядком договор о кредитах действовал, люди должны воспринимать власть (Путина) как тотальную силу и, соответственно, всячески приветствовать ее усиление и ужесточение. Чем сильнее и тотальнее власть, тем действеннее договор, тем больше шансов, что никто не даст этим банкам и их коллекторам распоясаться и отнять у людей все. В этом контексте власть (Путин) более не внешняя сила, которая обеспечивает стабильность, – это надежда и опора. Кредитный договор с властью изменил модус лояльности с условного на безусловный. Это первое очень важное следствие.
Чтобы перейти ко второму, важно опять вспомнить, что речь идет не об абстрактном "путинском большинстве", а о живых людях. О людях с душой, картиной мира, представлениями о добре и зле. Кредиты, как бы они ни воспринимались в рамках общественного договора, остаются кредитами. И дело не только в коллекторах. Это зияющая дыра в бюджете, дыра в картине мира, в логике социальных взаимоотношений, а часто (и чем дальше, тем чаще) это жестокая личная драма. И это не групповая, а тотальная ситуация. Драма социального лузерства для тех, кто не обременен кредитами, как минимум не менее болезненна. И в доступном населению бизнесе – та же ситуация системной драмы при максимальной зависимости от власти.
Евгения Пищикова в замечательной статье на сходную тему очень точно сформулировала: "Большинство населения нашей страны жило все последние десятилетия в душевном несчастье – в таком постоянном несчастье, что разрушение кажется выходом, а не бедой".
То есть из недр стабильности сформировался глубокий и массовый запрос на дестабилизацию. На дестабилизацию форм и принципов жизни при сохранении стабильности власти. Впрочем, речь как раз не о сохранении, а об усилении и радикализации. И власть (Путин), с удовольствием или без, вынуждена отвечать на этот запрос. Вынуждена создавать и поддерживать очаги дестабилизации. Причем так, чтобы радикализация и мобилизационное единение с населением не перешли допустимые для режима границы (сохранение принципиальной пассивности и отстраненности населения).
А это значит, судя по всему, что в Мариуполе и других городах Украины будут гибнуть люди. Что ничего еще не кончилось, а, очень вероятно, еще только начинается".
